Максимилиан Робеспьер.

ЛСИ логического терминального подтипа. Безусловно не ЛИИ (родоначальница соционики Аушра Аугустинаучюте в его типировании ошиблась). Французский адвокат 18 века, формальный демократ-популист (как и многие российские большевики-бетанцы, включая Сталина), стремившийся к свержению монархии и построению жесткого «государства единомыслия» с постоянной опорой власти на социальные низы. Считал необходимым физическое уничтожение не только аристократии, но и среднего класса. По взглядам и практической политике был действительно очень близок к позднейшим российским большевикам (как известно, в политическом большевизме преобладала вторая психологическая квадра, к которой принадлежит ЛСИ, но никак не ЛИИ). Тем не менее, существует старая соционическая традиция относить М.Робеспьера, благодаря первым работам А.Аугустинавичюте, определившей его по каким-то поверхностным поводам в число ЛИИ, к соционическим «аналитикам». Здесь мы поделимся сомнениями и поспорим на этот счет. Дело не только в «большевизме» Робеспьера и политике террора, намного более характерных для второй квадры. В конце концов, некоторые историки считают, что такая политика в тот момент была во Франции вынужденной и потому почти неизбежной для любого умного правительства, пытающегося предотвратить голодные бунты и контрреволюционный переворот. Важнее то, что Робеспьер был сразу поставлен Конвентом во главе не каких-то законодательных комиссий, а исполнительной власти (а такое даже в революционное время редко выпадает на долю интуитов). И еще — Робеспьер, став во главе Правительства, сразу же не только стал напирать в своей политике на репрессии, и не только проявил огромную, немыслимую для ЛИИ ловкость в политических интригах, но и стал возвращать позиции христианской церкви и сворачивать атеистическую пропаганду, хотя сам был не верующим. Каковы бы ни были политические причины такого ренегатства, но ЛСИ на него действительно пошел бы легко и без проблем, если бы побуждался политической целесообразностью, а ЛИИ колебался бы гораздо сильнее и дольше, потому что именно для ЛИИ эпохи французского просветительства (воюющего с церковью во имя научной истины) это было бы изменой главным жизненным принципам. Аргумент «за ЛИИ» в виде якобы демократических (на самом деле — псевдодемократических) взглядов М.Робеспьера опровергается уже тем, что у многих русских большевиков-ЛСИ (тех же Максима Горького или И.Сталина) были накануне русской пролетарской революции в точности такие же вполне «демократические» взгляды, причем отстаивали они их совершенно искренне. Вполне аналогичной тягой к «справедливости во имя социальных низов» был охвачен и другой известный политик-ЛСИ, чилиец Сальвадор Альенде.

А теперь расскажем о Максимилиане Робеспьере подробней.

Внешность. Телосложение Максимилиан имел весьма тщедушное, однако лицо его было скорее широким и с грубыми чертами (этим куда более напоминая лицо СЛЭ, либо ЛСИ с усиленной ЧС, на худой конец ИЛИ, но очень навряд ли ЛИИ). Губы были сложены в брюзгливую складку. О взгляде его глаз современники писали, что он был неподвижным, пристальным и жестким (очень характерный признак высокой черной сенсорики). В возрасте 20 лет Робеспьер побывал в Эрменонвиле, где доживал свои последние годы в уединении Жан Жак Руссо (в преданности идеям которого потом всегда клялся Рогбеспьер). О той встрече не сохранилось никаких точных сведений. Но согласно одной из прижизненных Робеспьеру легенд, философа больше всего поразили в молодом студенте не его знания, а твёрдый, жёсткий, пронизывающий взгляд. Сохранившиеся портреты Робеспьера тоже демонстрируют скорее пристальный взгляд (куда более характерный для ЛСИ, нежели ЛИИ и ИЛИ). В остальном же лицо его было невыразительным, строгим, безэмоциональным. Один глаз часто был слегка прищурен.

Энциклопедия Брокгауза и Ефрона отмечает в статье о Робеспьере его чистенькую, тщедушную фигуру, тонкий голос, монотонный и бесстрастный.

В юности Робеспьер жил в финансовом отношении очень скромно, но тщательно следил за своей одеждой, выделяясь даже некоторым неизменным щегольством (черта, указывающая на вероятное преобладание сенсорики и, во всяком случае, менее всех в соционе свойственная типу ЛИИ). Ежедневные процедуры у парикмахера также занимали неизменное и обязательное место в его жестком ежедневном распорядке дня (а сам этот строгий распорядок свидетельствовал о его повышенной интровертной и, по всей видимости, белологической рациональности). Тягу к непременной чистоте и даже щегольству своего внешнего вида Робеспьер сохранил и тогда, когда стал известным политиком. Современники оставили воспоминания, согласно которым и в этот период Робеспьер всегда очень тщательно и элегантно одевался. Это, пожалуй, было единственным в чем он не следовал «повестке дня», когда в революционной моде была нарочитая небрежность в одежде. Рассказывают, что в разгар террора некий книготорговец по имени Моссе, прибывший из Марселя в Париж, посетил Клуб якобинцев. В самый разгар наиболее яростных прений он толкнул в толпе «бледного человека в очках, одетого в зеленый шелковый сюртук, с завитыми и тщательно напудренными волосами. Мосси бросил на человека полный удивления взгляд и назвал его щеголем («мюскаден» по-французски). «Мюскаден» отступил на шаг и, подняв очки на лоб, пристально посмотрел на марсельца, который, объятый неожиданным страхом, предпочел смешаться с толпой, а перед отъездом спросил, кем был тот человек. «Робеспьер», - был ответ. Книготорговцу не оставалось ничего другого, кроме как поскорее вернуться в Марсель. Больше месяца после своего приключения он не был уверен в том, что голова крепко держится на его плечах» (Simon Edme Monnel Mémoires d’un prêtre régicide).

Некоторые портреты М.Робеспьера: http://www.yaplakal.com/uploads/post-3-12810786644346.jpg ; http://img1.liveinternet.ru/images/attach/c/0/43/458/43458659_Robespierre.jpg

Но особенно хороша и показательна отсутствующая, увы, в интернете гравюра работы Карла Мейера.

Признаки белологической рациональности в характере. Оставшись сиротой, Робеспьер поступил в коллегию гор. Арраса, где отличался трудолюбием и примерным поведением. Исторические источники утверждают, что юный Робеспьер увлекался античностью, он был настойчивым и трудолюбивым. Все дошедшие до нас свидетельства современников указывают на необычайное трудолюбие Робеспьера, делавшее его одним из лучших учеников. В колледже он быстро снискал славу прилежного ученика, а за твердость характера и неизменную «упертую» верность принципам его прозвали Римлянином. В конвенте Робеспьер тоже отличался от других депутатов тем, что он никогда не менял позиции, которую избрал. Именно за это его даже прозвали «неподкупным». А для описания привычного распорядка дня Робеспьера (до его политического периода) обратимся к мемуарам его сестры Шарлотты: «Я должна коснуться некоторых деталей образа жизни, установленного для себя Максимилианом. Он очень много работал и большую часть времени, которое у него оставалось от труда, он проводил в своем кабинете. Он вставал в шесть-семь часов и работал до восьми. Затем приходил парикмахер и причесывал его. После этого он завтракал, причем завтрак состоял из чего-нибудь молочного, и вновь принимался работать до десяти часов, после чего одевался и уходил в суд. После заседаний суда, он приходил обедать; ел он мало и пил только воду, слегка подкрашенную вином. Он никогда не отдавал предпочтения каким-либо блюдам. Очень часто я его спрашивала, что бы он хотел к обеду, но он отвечал, что ему безразлично. Он любил фрукты, и единственно без чего он не мог обойтись, это - без чашки кофе. После обеда он уходил на часок прогуляться или навестить кого-нибудь. Затем он возвращался и снова запирался в своем кабинете до семи, до восьми часов. Остаток вечера он проводил в семье или среди друзей. Мы, мои тетки и я, часто упрекали его, что он очень рассеян и чем-то всегда озабочен в нашем обществе. Действительно, если играли в карты или занимались незначительными разговорами, он удалялся в какой-нибудь угол комнаты, садился в кресло и предавался своим размышлениям, как будто он находился в одиночестве».

Главные черты характера — в качестве таковых современники, оценивая личность Робеспьера, называли упрямство и честолюбие. К деньгам Робеспьер был равнодушен, ни одна из многочисленных попыток его подкупа не удалась (слабая ЧЛ). Но он был до крайности честолюбив (всегда следствие развитой ЧС) и в силу этого падок до власти.

Отношения с женщинами. В отличие от большинства юношей-ЛИИ, Максимилиан, судя по всему, никогда не испытывал проблем в контактах с женским полом (что, при его интроверсии, тоже косвенно указывает на его сенсорику). Его всегда окружало множество истеричных поклонниц, очевидно, видевших и находивших в нем, несмотря на его физическую тщедушность, некое брутальное начало. Сестра Робеспьера Шарлотта вспоминала: «Обходительность моего брата по отношению к женщинам располагала их к нему. Некоторые из них, как я думаю, питали к нему более глубокое чувство». Уже в юные года он галантно посвящал свои написанные в сентиментальной манере стихи той или иной знакомой даме из родного Арраса. И в последующие годы, когда он стал видным политиком, его всегда окружало множество возвышенно-истеричных поклонниц. Некоторые из них даже меняли место жительства, чтобы поселиться в Париже по соседству с Робеспьером.

Творчество или начетничество?.. Энциклопедия Брокгауза и Ефрона утверждает, что Робеспьер, в противоположность Дантону, был совершенно лишен творческого начала: «В Робеспьере не было ничего творческого; он жил чужими идеями, самодовольно кичился своею добродетелью и "неподкупностью", прославлял себя за свое постоянство. "Чувствительный" на словах, он был холоден и суров до жестокости. Он верил в свою миссию, но не был государственным человеком и смотрел на жизнь сквозь теорию Руссо. Вся революция сливалась в его уме с якобинизмом, т. е. с ним самим. Его мысль была узка и прямолинейна, как у сектанта. Гуманные соображения были для Робеспьера своего рода вероотступничеством».

Все источники обращают внимание на особую «упертость» в характере Максимилиана (в целом, куда более свойственную СЛЭ и ЛСИ, нежели ЛИИ). Юный Максимилиан был не чужд литературных занятий, писал стихи в модном тогда сентиментальном духе, неизменно посвящая их, как мы уже указали, знакомым дамам из своего родного Арраса. Но, заметим, в его стихах не было даже попыток какого-либо новаторства либо философских раздумий. Речи Робеспьера всегда отличались длиннотой и монотонностью. Большинство речей Робеспьера отличалось слишком торжественным, тяжелым слогом, который доставил ему немало трудностей во времена Учредительного Собрания, в ранний его депутатский период. Постепенно Робеспьер, как оратор, осваивает новый для себя, хотя и столь же лишенный творческого начала и однообразный способ ведения дискуссии со своими парламентскими оппонентами (но способ, по тем временам беспроигрышный). Какую бы реформу ни предложили его коллеги слева, он теперь выступает против нее, как якобы слишком умеренной и слишком мало благоприятной народу. Каковы бы ни были крайности и насилия толпы, он извиняет их и представляет их маловажными пятнами на прекрасной картине. Можно ли говорить о насилиях народа? Ведь последний проявляет скорее непостижимую терпимость; после стольных веков рабства и пыток он в дни своих побед ограничивается тем, что сжигает несколько замков и вешает нескольких аристократов. Есть ли здесь чем возмущаться?.. «Пусть же, - говорит он 22 февраля 1790 г., - не клевещут на народ! Я призываю в свидетели всю Францию; я предоставляю врагам ее преувеличивать факты и вопить о том, что революция ознаменовала себя варварскими деяниями; я же утверждаю, - и все истинные граждане, все друзья разума согласятся со мной, - что никакая революция не стоила так мало крови, не причинила так мало жестокостей. Вы были свидетелями того, как многочисленный народ, став господином своей судьбы, вернулся к порядку при полной растерянности властей, тех самых властей, которые в течение стольких веков угнетали его. Лишь неизменной кротостью своей, своей умеренностью он расстроил маневры своих врагов; и его еще обвиняют перед его представителями?». Оправдывание любого радикализма, абсолютно любых экстремистских действий социальных низов - такова тема, которую Робеспьер не устаёт развивать на трибуне, выставляя себя человеком, подымающимся выше отдельных несчастий и преступлений, судящим о революции в ее целом, между тем как его современники видят-де лишь ее детали. Это спокойствие по отношению к простонародным революционным эксцессам удивляет и скандализирует членов Учредительного Собрания, но оно уже начинает нравиться трибунам и улице. Заняв наивыгодщнейшую по тем временам политическую нишу радикала-популиста, эксплуатирующего инстинкты темных масс, Робеспьер больше уже никогда ее не покидает. В Якобинском клубе Робеспьер делает быстрые успехи. Аккуратно посещая заседания и очень часто выступая на трибуне, он выдвигается в этом знаменитом обществе на первый план, приобретает любовь, награждает себя там за первые свои неудачи в Ассамблее.

Характерно (для сенсорика, но не для ЛИИ), что свои речи Робеспьер почти всегда готовил и записывал заранее, не полагаясь на импровизацию. Даже тогда, когда в Конвенте на него был совершен очень эмоциональный и крайне опасный для Робеспьера-политика ораторский «наезд» со стороны депутата Луве от жирондистов, Робеспьер не стал отвечать сразу, а взял себе недельную паузу для подготовки ответного выступления. Депутат Луве в своей речи обвинял Робеспьера в клевете на патриотов; в том, что он «преследовал и унижал национальное представительство», угрожал Законодательному собранию и отдельным его членам; в том, что он «выставлял себя в качестве объекта идолопоклонства и допускал, чтобы о нем говорили, как о единственном во Франции добродетельном человеке»; в том, что он согласился войти в состав экстремистского руководства Коммуны 10 августа; в том, что он был в числе "провокаторов", призывавших Францию к "сентябрьским убийствам", в том, что «пустив в ход все средства интриги и устрашения, он подчинил своей тиранической власти собрание выборщиков Парижа». Ответ Робеспьера на этот выпад состоялся лишь через неделю, лишь после того, как он письменно подготовил свою ответную речь.

Мстительность характера. Летом 1775 года недавно коронованный Людовик 16-й посетил колледж, и примерного ученика Робеспьера выбрали, чтобы приветствовать высокого гостя. Так как погода выдалась неважная, французский монарх не пожелал выйти из кареты и королевский экипаж почти сразу же уехал, обрызгав юного Робеспьера грязью. Максимилиан был мстителен и навсегда это запомнил. А вот как уже о состоявшемся политике-Робеспьере отзывались его современники. В августе 1794 года, под влиянием пришедших из Парижа новостей, Дону набросал в тюрьме портрет "тирана": “Желчный темперамент, узкий кругозор, завистливая душа, упрямый характер предназначали Робеспьера для великих преступлений. Его четырехлетний успех, на первый взгляд, без сомнения, удивительный, если исходить лишь из его посредственных способностей, был естественным следствием питавшей его смертельной ненависти, глубинной и неистовой зависти. Он в высшей степени обладал талантом ненавидеть и желанием подчинять себе... В своих мечтах о мести он был полон решимости покарать смертью всякую рану, нанесенную его чувствительному самолюбию; и чтобы тайное ощущение неполноценности перестало разрушать иллюзии, созданные его самолюбием, он хотел бы остаться лишь с теми, кого считал неспособными себя унизить. С давних пор он изменил значение слова народ, приписав наименее образованной части общества свойства и права общества в целом”. Напомним читателям, что в соционике подобные черты характера (и мстительность, и болезненное самолюбие, и опора в своей политике на малограмотные, а потому легко управляемые социальные низы) приписываются, в групповой тенденции, отнюдь не «аналитикам» (ЛИИ), а как раз «инспекторам» (ЛСИ) (хотя, сразу подчеркнем, тенденция эта вовлекает в себя, во всяком случае, далеко не всех «инспекторов»).

Монотонная словообильность речи. Выше уже упоминалось, что Робеспьер (сначала как адвокат, потом — как оратор и политик) очень любил говорить, при этом он мог говорить монотонно и подолгу, явно наслаждаясь и логикой, и звуками собственной речи. В соционе словообильность чаще всего встречается у ЭИЭ, случается она также у ИЭЭ, ЭСЭ, СЭЭ, СЛЭ и ЛСИ, а реже всего она встречается у интровертных интуитов: ИЛИ, ЛИИ, ЭИИ, ИЭИ. На то есть физиологические причины. Речевой центр расположен в заднелобных отделах левого полушария. В целом же, левополушарная лобная кора тесно связана с сенсорикой, соционическим позитивизмом, белой логикой , черной этикой и экстраверсией. Напротив, правополушарная лобная кора тормозит речевую активность и одновременно с этим она связана также с интроверсией, соционическим негативизмом и белой интуицией. Поэтому у тех психотипов, у которых БИ по величине превосходит другие экстравертные функции психики (ЛИИ в том числе), речевая активность в тенденции снижена. Но на ЛСИ это снижение, в целом, не распространяется — тому причиной и позитивизм, и сенсорика этого социотипа, требующие высокой активности ряда левополушарных отделов, соседствующих с речевыми зонами. Не все ЛСИ говорливы, но среди них, в отличие от ЛИИ, встречаются и очень «говорливые» подтипы. Из более современных нам персонажей можно в качестве примера указать на ЛСИ-политика Николая Федорова (сначала президента Чувашии, впоследствии депутата Совета Федерации), который, сходясь по этим чертам с М.Робеспьером, также отличался и особым упрямством характера, и исключительно длинными и монотонными речевыми монологами.

Идеализм или политический прагматизм?.. Оценка Робеспьера по этому параметру однозначна: он не был интуитом-идеалистом, он всегда был подчеркнутым прагматиком, причем следовал в первую очередь бетанской логике укрепления личной власти.

Робеспьер с самого начала занял позицию, резко враждебную «дехристианизации». По своим религиозным воззрениям он вряд ли был искренне верующим, но примыкал к новому христианству Руссо, считавшему религию Иисуса в ее чистом, «первоначальном» виде «естественной» религией человечества. Робеспьер поднял целую кампанию в Конвенте и Якобинском клубе против заправил Парижской Коммуны, которых обвинял в атеизме и разжигании гражданской войны на религиозной подкладке в интересах врагов Франции. 6 декабря 1793 года он добился от Конвента прямого воспрещения «всяких насилий и мер», противоречащих свободе культа. Позже, освободившись от своих противников «справа» (дантонистов) и «слева» (эбертистов), Робеспьер провел через Конвент декрет, вводивший культ верховного существа в качестве официальной государственной религии. В этом декрете говорилось, что французский народ признает существования верховного существа и бессмертие души; что он признает достойнейшим культом верховного существа исполнение социальных обязанностей человека, что должны быть установлены особые праздники, чтобы напомнить людям о божестве. В своей речи 1 фримера (21 ноября 1793 года) в якобинском клубе Робеспьер повторил изложенную еще Вольтером мысль, что «если бы бога не было, его нужно было бы выдумать», и основываясь на том, что атеизм был распространен исключительно среди высших классов, утверждал, что «атеизм аристократичен, а идея высшего существа, вознаграждающего попранную справедливость и карающего торжествующий порок, является чисто народной». Как хотите, но в этих использованных Робеспьером аргументах прозрачно просматривается традиционный антиинтеллектуализм бетанского логика (ЧС против ЧИ).

Впрочем, Робеспьер считал необходимым положить конец движению против христианства и по политическим мотивам: своей религиозной политикой он думал успокоить крестьянство и вырвать у монархической Европы одно из орудий ее агитации против «безбожной» Франции. Вторым соображением было желание «придушить» социальные протесты, хотя бы на время объединить пролетарские и буржуазные слои под знаменем сплочения вокруг религиозных ценностей. Третье очевидное соображение состояло в том, чтобы завоевать личную поддержку со стороны малограмотных санкюлотов и натравить их гнев на уже начавших сплачиваться против Робеспьера парижских интеллектуалов, традиционно выступавших под флагом атеизма. В этой политической линии тоже хорошо просматриваются черты таких политиков-ЛСИ, как Ахмадинежад или Эрдоган.

До 1793 года Робеспьер неизменно выступал против любой цензуры и за неограниченную ничем свободу печати. Так, в мае 1791 года Робеспьер выступил в якобинском клубе с речью о свободе печати, и тогда же эта речь была опубликована. В этой работе был затронут и ряд вопросов уголовного права. Робеспьер утверждал, что свобода печати существует только тогда, когда она является полной и безграничной. Он подробно рассматривал возможные последствия установления каких-либо ограничений для свободы печати, поставил вопрос о возможности наказания за злоупотребления свободой печати и пришел к выводу, что закон не должен карать за выявление своего мнения относительно морали, законодательства, политики, религии, ибо истина выявляется лишь в результате борьбы противоположных суждений. Поэтому «всякий уголовный закон, направленный против свободного выражения мнения, является нелепым и несправедливым». Но как только Робеспьер оказался во главе правительства, он немедленно стал применять против лично ему неугодных изданий такие драконовские меры, каких никогда не было и при короле. В третьем номере своего «Старого Кордильера» член робеспьеровской партии «якобинцев» Демулен дал подборку и перевод ряда отрывков из "Анналов" Тацита. Журналист, разумеется, делал это не из любви к истории. Каждая фраза, заимствованная из Тацита, содержала злобный намек на современность. Здесь фигурировали и "подозрительность тирана", и донос как средство к преуспеянию, и "суды, превращенные в бойни", и "лицемерное прославление правительства"... Робеспьер, выступив после этого в партийном якобинском клубе (готовя почву для парламентского решения), потребовал сожжения этого номера газеты. Демулен почувствовал себя оскорбленным и воскликнул: «Робеспьер хотел выразить мне дружеское порицание! Я также буду говорить языком дружбы. Робеспьер заметил, что нужно сжечь номера моей газеты. Отлично сказано! Но я напомню ему слова Руссо: «Сжечь – не значит ответить!» На что Робеспьер ответил: «Если так, я беру свое предложение обратно. Знай, Камилл, что не будь ты Камиллом, я не отнесся бы к тебе с такой снисходительностью. Хорошо, я не буду требовать сожжения номеров газеты Демулена, но тогда пусть он ответит за них… Храбрость Демулена показывает нам, что он является орудием преступной клики, которая воспользовалась его пером для того, чтобы с большей смелостью и уверенностью распространять свой яд»… Демулен был приговорен к смерти и гильотинирован. Не менее крутые меры были немедленно использованы и для полного подавления оппозиционной жирондистской прессы. Фактически, через несколько месяцев правления Робеспьера у всех французских газет осталось только одно право: неограниченно восхвалять деятельность Робеспьера и его правительства.

Начинал свою политическую карьеру Робеспьер, провозглашая лозунги интернационализма и братства всех рас и народов. Став правителем, немедленно стянул к себе диктаторские полномочия и столь же немедленно, как и известный «интернационалист» Сталин, перешел к шпиономании и постоянной истерике вокруг непрерывно нагнетаемого им поиска внешних и внутренних врагов. 22 фримера (12 декабря 1793 г.), Робеспьер смешал с грязью "оратора рода человеческого", Клоотса. Он иронизировал над санкюлотизмом последнего, действительно имевшего более ста тысяч годового дохода, порицал как антипатриотический выпад его стремление стать "гражданином мира" и, по существу, обвинял Клоотса в шпионаже. Подоплека же дела опять-таки была в том, что Анахарсис Клоотс вместе с Шометтом предложили заменить католицизм «культом разума». Началась партийная «чистка» клуба якобинцев во вполне сталинском духе: Клоотса и его друзей-атеистов исключили из клуба якобинцев, а вслед за тем и из Конвента. «Самое страшное, - теперь говорит Робеспьер, уже став диктатором, и намекая на оставшиеся не подчинившиеся ему две фракции в «партии Горы» - что во всех этих спорах совершенно отчетливо вырисовывается рука, тянущаяся из-за рубежа... Иноземные враги вдохновляют две группировки, которые делают вид, что ведут между собою борьбу. Чтобы лучше обмануть народ и бдительность патриотов, они столковываются, точно разбойники в лесу. Им все равно, кто победит: обе их системы одинаково ведут к гибели республики»... Не правда ли, знакомые интонации? Они хорошо знакомы нам по опыту сталинского правления. Нагнетание истерии против внешних и внутренних «врагов народа» по инициативе М.Робеспьера и при его поддержке всё нарастает. От своих прежних еще «довластных» законопроектов о демократизации судов и расширении полномочий суда присяжных Робеспьер стремительно переходит к упрощенному репрессивному судопроизводству. 10 июня 1794 года (22 прериаля 2 года) Конвент принял закон, отменявший защиту при разборе дел в Революционном трибунале и даже свидетельские показания, если судьи признают их излишними, и признававший лишь одно наказание - смертную казнь. Этот закон до крайности расширил понятие «врагов народа», против которых он был издан. В эту категорию теперь зачислялись не только государственные преступники - изменники родины, иностранные шпионы и диверсанты, роялисты, скупщики и спекулянты, но и те, кто распространял ложные слухи, лица, не проявившие себя подлинными патриотами, заподозренные в недоброжелательстве новому строю, - одним словом, виновные в преступлениях не слишком определенных, под категорию которых легко было подвести все угодное применяющим данный закон. Среди членов Конвента нашлись рискнувшие выступить против предложения депутата Кутона. Но Робеспьер с горячностью поддержал проект, и ошеломленные депутаты послушно проголосовали за его принятие. Законопроект 22 прериаля стал законом. «Дело идет не столько о наказании, сколько об истреблении врагов», - говорилось в Конвенте робеспьеровским оратором Кутоном при продвижении этого декрета. В течение последующих шести недель было вынесено больше смертных приговоров, чем за 14 месяцев перед тем.

Систематический сбор компромата на своих врагов и временных союзников — черта скорее бетанских логиков, но не ЛИИ. Как оказалось, «Неподкупный» давно уже собирал материалы против Дантона — всё время, пока они были соратниками и союзниками. Он систематически заносил в свои блокноты наблюдение за наблюдением, штрих за штрихом и теперь, когда пришла пора разделаться и с Дантоном, передал эти заметки в руки Сен-Жюста, из которых тот составил документ в форме обращения к Дантону. Когда он читал, казалось, что обвиняемый находится в зале.

«Пусть цветут все цветы» - лозунг интуитов, поэтапная расправа со всеми инакомыслящими — нередкий лозунг бетанских логико-сенсорных правителей. Политические компромиссы Робеспьер признавал только как временный шаг на пути в поэтапном уничтожении своих оппонентов. Как и русские большевики, он горячо выступал за политический плюрализм, пока не был у власти (цель оправдывает средства), но оказавшись у ее кормила, сам немедленно стал горячим приверженцем полного политического единомыслия в масштабах нации. Первой его задачей на этом пути было уничтожение внутрипартийного плюрализма мнений. К концу 1793 г. роялисты были подавлены, вандейская армия уничтожена, федералисты рассеяны; но Робеспьер думал не о спасении государства, а об удержании за собою полноты власти, для чего необходимо было уничтожить фракцию гебертистов, которая намеревалась подчинить себе комитет общественного спасения. За гебертистами должен был погибнуть и Дантон, так как он мог положить конец террору и организовать республику. Но Робеспьер боялся и еще одного недавнего соратника, Камилла Демулена, который в своем журнале "Le vieux Cordelier" остроумно осмеивал учрежденный Робеспьером комитет справедливости, противополагая ему комитет милосердия. Когда между крайними, т. е. гебертистами, девизом которых был террор, и умеренными, т. е. дантонистами, требовавшими милосердия, произошел явный разрыв, Робеспьер вполне по-инспекторски и по-сталински занял середину между ними, продолжая сталкивать фракции, и выставил девизом справедливость, поддерживаемую, однако, путем террора. 25 декабря Робеспьер произнес речь против гебертистов и дантонистов, где говорилось о необходимости направлять корабль между двумя подводными камнями - модерантизмом и излишеством. 5-го февраля 1794 г. он прочитал в Конвенте доклад "об основаниях политической нравственности", доказывая опасность существования двух враждующих партий в революционном лагере (гебертистов и дантонистов). "Одна из них толкает нас к слабости, другая - к крайностям"; необходим же террор, который, по определению Робеспьера, есть "быстрое, суровое и непреклонное правосудие". 14 марта были арестованы, а 24-го казнены гебертисты (21 чел.). Дантонисты было возрадовались, но уже 31 марта были арестованы Дантон, Демулен, Лакруа, Филиппо. Перед началом суда над ними Конвент, по предложению Робеспьера, декретировал, что каждый обвиняемый, противящийся судьям, будет лишен слова. 5 апреля Дантон и Демулен, а за ними и другие, были казнены. На коротком процессе верный соратник Робеспьера политический палач Сен-Жюст клеймил «оппортунизм Дантона»: «Дни преступления миновали; горе тем, кто стал бы поддерживать его! Политика преступников разоблачена; да погибнут же все они! Республику создают не слабостью, но свирепо строгими, непреклонно строгими мерами против всех повинных в измене!» Сам же Робеспьер своим ловким демагогическим выступлением загодя подавил в зародыше любые возможные попытки выступить на защиту Дантона и его сподвижников: «По царящему здесь смущению легко заметить, что дело идет о крупном интересе, о выяснении того, одержат ли несколько человек верх над отечеством. Лежандр, по-видимому, не знает фамилий арестованных, но весь Конвент знает их. В числе арестованных находится друг Лежандра Делакруа. Почему же он притворяется, что не знает этого? Потому, что понимает: Делакруа нельзя защищать, не совершая бесстыдства. Он упомянул о Дантоне, думая, вероятно, будто с этим именем связана какая-то привилегия. Нет, мы не хотим никаких привилегий, мы не хотим никаких кумиров. Сегодня мы увидим, сумеет ли Конвент разбить мнимый, давно сгнивший кумир, или же кумир, падая, раздавит Конвент и французский народ... Я заявляю, что всякий, кто в эту минуту трепещет, преступен, ибо люди невиновные никогда не боятся общественного надзора»... (sic!)

Теперь настало время неограниченной личной диктатуры Робеспьера. На другой день после казни дантонистов, его последних серьезных политических соперников, было объявлено, что приготовляется празднество в честь «Верховного Существа» (поклонение которому, напоминаем, Робеспьер провозгласил государственной религией). Во время празднества самодовольный ЛСИ-Робеспьер, как председатель Конвента, на этот раз презрев скромность, впервые торжественно шел впереди, один и на некотором расстоянии от других. Вот что написали на следующий день об этом шествии еще не запрещенные, то есть официальные, парижские газеты: «...все зрители энергично и трогательно благословляли народных представителей, столь достойных нашей любви и нашей благодарности за их рвение об общественном счастье, и Творца Природы, которому мы обязаны нашей святой свободой» («Annales de 1а Republique francaise»). Совсем другие мнения оставили в воспоминаниях очевидцы, находившиеся в гуще событий. Вот что позднее писал об этом дне Бодо в «Notes historiques»: «Факт существования этого расстояния (между возглавлявшим процессию Робеспьером и другими депутатами — В.Т.) вполне достоверен. Одни приняли это просто за знак уважения, другие же увидели тут, что этим самым Робеспьер хотел попробовать вызвать со стороны своих коллег признание своей подчиненности ему. Что касается меня, то я склонен думать, что ненависть, питавшаяся всеми к Робеспьеру, вызвала это отчуждение от него. Говорили, будто бы он мог воспользоваться этим днем, чтобы объявить свое владычество, этому отнюдь не следует верить; повсюду было недовольство, а радость и удовлетворение - нигде. Правильнее будет сказать, что его погибель была решена во время этой триумфальной процессии; Церемония закончилась напыщенной речью без силы, без мощи, и Робеспьер получил от своего якобы триумфа только ненависть одних и презрение других; он не сумел придать ни достоинства, ни силы столь высокому провозглашению (о Верховном Существе). Между мной и Робеспьером в колонне было не больше восьми человек, и я мог слышать все проклятия, посылавшиеся по его адресу... Надо заметить, что все эти оскорбления и брань относились только к диктатору, но вовсе не к Верховному Существу». После переворота Робеспьер постарался расположить в свою пользу пролетариев, замышляя меры к уменьшению крупных состояний, помощи нуждающимся и единообразию воспитания. Городское парижское управление было теперь всецело в его руках. Два покушения на жизнь Робеспьера (теперь очень многие видели в нем лишь тирана и предателя идеалов революции) только способствовали усилению его значения. Власть его как никогда раньше была абсолютна, сам Робеспьер появлялся всюду лишь с большой охраной, а любой из оставшихся в живых депутатов Конвента боялся и слово критическое молвить, опасаясь, что вечером по приказу диктатора и за ним придут.

1 июля 1794 года Робеспьер произнес речь, касавшуюся «развращенных, снисходительных, неистовых и непокорных». Целью речи было внушить мысль о необходимости дальнейшего очищения комитетов Конвента от «врагов народа». 11 июля он снова говорил о проскрипциях. 60 депутатов боялись ночевать у себя на квартирах. С 19 июня до 18 июля Робеспьер не показывался в Конвенте, постоянно заседая в якобинском клубе. Тщательно отделав свою новую громовую речь, он произнес ее в конвенте 8 термидора (26 июля). Это и стало его главной ошибкой и переломным моментом его падения. Вместе с новыми выходками против "партии дурных граждан", Робеспьер указал на существование заговора против общественной свободы в недрах самого конвента, но эти обвинения были в этот раз настолько неопределенны, что в конвенте никто не был уверен в своей жизни. В эту ночь страх за себя пересилил трусость даже у самых колеблющихся. На следующий день Конвент внезапно проголосовал за арест диктатора (благо процедура ареста депутатов была, с легкой руки того же Робеспьера, уже «накатана»), тут же его и арестовали, затем, по дороге, на всякий случай прострелили ему челюсть (чтобы он не смог уболтать конвоиров), и очень скоро казнили, прихватив заодно на гильотину всё его ближайшее окружение (в том числе имевшего репутацию палача Сен Жюста и ряд других).

А как же первоначальные демократические лозунги Максимилиана Робеспьера якобы в духе альфийских ценностей? - Однако, вспомните: такие же, не менее демократичесукие лозунги, зафиксированы историей и у других известных бетанских революционеров-логиков — и у товарища Ленина, и товарища Муссолини, и товарища Сталина, и у товарища Сальватора Альенде. Все они, поначалу, совершенно искренне выступали за социальную справедливость в пользу общественных низов, все они в своих декларациях были за свободу, за равенство, за демократическую судебную реформу, за максимально широкое избирательное право - и, разумеется, все они горячо выступали против судебного произвола и цензуры! Ленин — тот, следуя Кропоткину, поначалу выступал даже за ликвидацию, в перспективе, самого государства! Так где же тут ключевое различие между двумя революционными квадрами коллективистов-«веселых»? А вот именно, в педалировании опоры на социальные низы. Революционер-альфиец мечтает о разумном и прогрессивном устройстве общества, где раскрепощено творчество, где свободны горизонтальные связи людей, ради снятия напряжений налажены социальные лифты и где интеллигенция (или шире: вбирающий ее средний класс) имеет большое, управляющее влияние на власть. Но революционер-бетанец хочет, как правило, власти, опирающейся на маргиналов и простонародье (и именно в этом видит высшую справедливость). Почему так, нет ли тут явного противоречия с «аристократизмом» второй квадры? Никакого противоречия тут нет. Во-первых, в представлении бетанского логика идеальное государство — это целостный организм, внешне, по форме, подобный египетской пирамиде. У пирамиды есть две главные части: основание и вершина, а всё между ними — это лишь промежуточные, передаточные и, по сути, излишние звенья, не имеющие самостоятельного значения, нужные лишь для устойчивости конструкции. К тому же интеллигенцию (как правило, черноинтуитивную) революционно-пассионарный логик с болевой ЧИ изначально недолюбливает, среднему классу, соответственно, не доверяет, «душевное родство» чувствует скорее с сенсорными и устойчиво-традиционными ценностями представителей простонародья (тем более, что без широких народных масс в государстве всяко не обойтись). Прелесть опоры на низы подчеркивается еще подсознательным сладким черносенсорным ощущением, что да, «они по ценностям, мироощущению и потребностям такие же, как и я, но я при том умнее, изощреннее и развитее их, и во мне они будут готовы видеть своего вождя, плоть от плоти их, кровь от крови их». Более циничные и честные признаются при этом себе, наверное, что они хотят всеобщего равенства и максимально широкого избирательного права в том смысле, что темными проще манипулировать и править, а смешав светлых и темных, получаешь однородную серую массу, которой править еще проще (разумеется, во имя интересов всё той же массы, то есть пирамидального государства в целом). В чем революционные бетанские логики (будь то Робеспьер, большевики или современные радикальные исламисты) видят вину предшествующих монархов? В силе и влиянии, которые слабые монархи даруют средним классам, в сословном пренебрежении дворянства к «сильным» выходцам из низов (и, по причине всего этого, в нарушении вертикальной конструкции пирамиды с властью, непрерывно спускающейся сверху вниз), и, наконец, просто в том, что если ты слаб, то не имеешь права восседать на вершине.

Превращение народа в равномерную массу как идеал бетанской социальной модели. Последовательный и в бетанском смысле правильный, порядочный «инспектор» выступает за такое государство, в котором нет анархии и олигархии, где верховный правитель является воплощением государственного организма и служит его целостным интересам, поскольку сознает это свое воплощение. В таком государстве правитель ощущает тесную и непосредственную духовную связь с широкой народной массой и на нее опирается, а всякие промежуточные элиты временны, проницаемы, лишены права диктовать государю, да и нужны лишь до тех пор, пока действительно нужны. Эти ограничения распространяются и на интеллигенцию, и на буржуазию, роль которых в бетанской системе ценностей куда меньше, чем в ценностях других квадр. В таком государстве допускается свободная силовая конкуренция, и никакие сословные перегородки ей не мешают (но это лишь в идеале, пестуемом лишь в самые первые годы бетанского правления, пока новая пирамида власти не отстроена). Правитель только до тех пор достоин занимать свое место, пока он силен, и, раз его скинули или хотя бы «опустили», вынудив считаться с диктатом снизу, то он уже по одной этой причине становится недостоин. Система общественных ценностей складывается из родовых интересов государства, из силы и порядка, из древних народных традиций, никаким свободам и вольным новшествам, никаким отвлеченным идейным соображениям тут места нет.

Именно как бетанец Робеспьер в качестве депутата еще учредительного собрания (в 1790 году) требовал всеобщего самого широкого избирательного права, выступал против кастовости армии и против комплектования национальной гвардии из одних только «активных» граждан (то есть налогоплательщиков). В этом же качестве он вообще не видел смысла в существовании «прослоек» между верховным правителем и народом в виде дворянства и различных сколько-то привелигированных сословий среднего класса. В привычке Робеспьера-оратора было беспрестанно ссылаться на народ, который "единственно велик, единственно достоин уважения". В плане бетанских ценностей Робеспьера показательны и часто им произносившиеся слова, которым многие его современники, далекие от бетанских ценностей, сильно удивлялись. Тем не менее, эти фразы свидетельствуют о том, что именно с точки зрения бетанских ценностей Робеспьер ощущал свою полную и несомненную правоту на посту верховного правителя, заведомо отождествляя себя, такого неподкупного и бескорыстного, с интересами народа и государства. Он говорил: "Вы осмеливаетесь обвинять меня в намерении угождать народу и вводить его в заблуждение? Да как бы я мог это сделать? Я не льстец, не повелитель, не трибун, не защитник народа: я - сам народ". Он также говорил: “Люди называют меня тираном. Если бы я им был, то они ползали бы у моих ног, а я осыпал бы их золотом, я бы обеспечил им право совершать всяческие преступления, и они были бы благодарны мне. К тирании приходят с помощью мошенников. К чему приходят те, кто с ними борется? К могиле и бессмертию!”. Чтобы вождь мог с полным правом сказать «я — сам народ», чтобы он далее мог с полным правом неограниченно долго выступать от его имени, народ требуется предварительно обезличить, превратить его в саморегулируемую массу с простыми усредненными потребностями, исторгающую из себя как потенциальных врагов всех, сколько-то отделяющихся от усредненного уровня. В этом и состояла политическая линия Робеспьера на построение «идеального общества».

Конечно, М.Робеспьер был «заединщиком» - как впоследствии и Сталин, и большинство прочих политиков и идеологов типа ЛСИ. Ключевые слова для заединщиков — единство, единое, связка, сплочение. Тут же у этих людей, в их следующем ассоциативном поле позитивных для них смыслов и идеалов, сразу вслед за единством появляются и государство, доминирующее над личностью, и организуемое вертикалью власти общенародное насильственное единомыслие, и стандартизация жизни людей вплоть до неразличимости всех и вся, и чувство локтя, и круговая порука с нередкой мафиозностью руководящей клики, и шпиономания, и нелюбовь к чужакам, и личная сильная потребность к вхождению в стаю с другими себе подобными (отчего многие ЛСИ любят волков рисовать). Кстати, и фашизм («фаша» - связка, пучок прутьев) — всё от того же смыслового корня, пусть и совсем не все ЛСИ симпатизируют исходящим от этого корня идеям (либо на словах открещиваются от них, опасаясь репутационных издержек). Напротив, для «аналитика» (ЛИИ) слово «сплочение» имеет скорее негативный оттенок, поскольку предполагает навязываемое извне объединение, крайне неприятное для болевой ЧС «сколачивание» внешним по отношению к личности усилием. Потому «сплочению» аналитик предпочитает слово «консолидация», предполагающее свободное и добровольное объединение по мотиву кооперативной выгоды, а «единству» предпочитает по тем же основаниям «солидарность». Но не так ЛСИ — именно «сплочение» с его оттенком сбивания людей-бревен в единый нерассыпающийся плот сильными жесткими ударами молотка для него звучит, как правило, наиболее возбуждающе приятно. Именно таковым, типичным «заединщиком», и был Максимилиан Робеспьер, если судить как по его декларируемым взглядам, так и по его поступкам.

Показательны с точки зрения системы ценностей ЛСИ и долгие, непростые теоретические метания Максимилиана Робеспьера между монархией и республикой. Если республика - это не выхолощенная «республика народной демократии» (а именно изобретению последней мы, увы, и обязаны в конечном счете Максимилиану Робеспьеру), то иная любая подлинно демократическая республика чревата появлением аристократии, состоящих из соперничающих элит, неизбежно разрушающих атмосферу общего единства и единомыслия. Но уже отмечено, что наличие правящих элит, олигархии или аристократии противно менталитету «инспектора», так как они порождают республиканскую склоку и тем неизбежно портят разномыслием и непослушанием столь дорогую его сердцу идиллию единства одинаково-неразличимых людей под государственной крышей, где царят желанные ему одинаковость, стабильность, жесткая подконтрольность, гармония шахматного порядка, тишина, диктуемая страхом дисциплина и спокойствие, прерываемые лишь для демонстрации слияния людских воль в ритмичной повзводной маршировке, с отцензурированной властями бодрой черноэмоциональной песней. Появление буржуазных элит противно «инспектору» и потому, что они - вредные промежуточные звенья между вождем и массой, порождающие нарушение прямой связи властителя с народом, то есть с социальными низами, лишь усложняющие простую геометрическую модель разнобоем воль, интересов и потребностей, вносящие искажение в правильность «пирамиды». Кроме того, вообще для сенсорика важнее не абстрактная свобода, а социальные гарантии — так и тут республика ему тоже вроде бы ни к чему.

Итак, буржуазные или интеллигентские элиты заведомо чужды и противны «инспектору» (до появления бюрократии и полицейских силовиков как социальных классов тогда еще не додумались). Монархия в этом плане, с точки зрения «инспектора» сталинского типажа, много лучше, но, опять же - лишь в случае «достойного» и волевого монарха-самодержца, то есть правителя, возглавляющего народную массу, отождествляющего себя с народной массой и служащего государству в качестве его живого воплощения. Однако как найти и гарантировать достойного? В отношении себя в подобном качестве «инспектор» неколебимо уверен, но другим кандидатам доверяет куда меньше. Это то противоречие, где сознание порядочного «инспектора» разрывается на части. Вот и М. Робеспьер еще весной 1792 года все еще оставался убежденным монархистом и был против республики потому, что куда больше самовластия монарха опасался превращения республики в раздерганную векторами разных воль олигархию. В это время он пишет: «Я предпочитаю видеть демократическое народное представительство и свободных граждан при наличии короля, чем рабский и приниженный народ, управляемый аристократическим сенатом... Разве разрешение великой социальной проблемы заключается в словах «республика» или «монархия»? Счастье и несчастье народов определяется не названиями, придуманными дипломатами для классификации различных форм государственного устройства, а совокупностью законов и учреждений». «Выдвинутое против меня в Национальном Собрании обвинение в республиканизме,—говорил Робеспьер примерно в это же время в якобинским клубе, еще до казни короля, им же и затеянной,—делает мне слишком много чести—я не республиканец. Но если бы меня обвинили в монархизме, это было бы также неправильным — я и не монархист».

М.Робеспьер говорил правду. Он был бы за республику лишь при том условии, если бы это была диктатура, эффективно обеспечивающая народное единство и сплочение вокруг вождя, но он был бы также и за монархию, если бы это была не слабая власть либерального Людовика XVI, но было бы сильное самодержавие, не менее успешно это народное единство силой обеспечивающее, а любое отклонение от единомыслия и от стандартов порядка — последовательно и жестко карающее.

«Герой и толпа», «Вождь и народная масса» - вот идеальные формулы восприятия общества в усредненном бетанском понимании. Бетанская ЧС испытывает проблемы с восприятием другого человека как во всём себе равноправной личности. Отсюда (а также и из диктуемой БЛ на сенсорном фоне жажды внешнего упорядочивания и упрощения) появляется очень хорошо известная в соционике особенность «инспекторов» - такое видение идеального общественного устройства, где все элементы стандартизированы и легко взаимозаменяемы, где нет конкретных людей, а есть лишь социальные функции, где можно ограничиваться только логическим упорядочиванием этих функций при почти полном игнорировании индивидуальных различий исполнителей. Эта тенденция еще усиливается благодаря обычно слабой эмпатии «инспекторов». Представители средних образованных классов, в значительной части творческие люди, не могут быть легко снивелированы до безразмерных «винтиков» этой общественной машины, поэтому места в «идеальной модели общества», продуцируемой сознанием ЛСИ, им и не находится (не говоря уже о том, что носители сильного творческого начала, то есть сильной ЧИ, «инспекторами», мягко говоря, не приветствуются — ведь их ЧИ является для «инспекторов» болевой соционической функцией!). Зато лишенная индивидуальности «народная масса» отлично удовлетворяет всем требованиям идеальной модели. Отсюда, именно из всех этих психологических особенностей сознания, и рождается общеизвестный большевистский революционный подход, неизменно апеллирующий к тем нижним слоям общества, про которые с полной уверенностью можно сказать, что это «масса». К массе апеллируют, массу восхваляют, только «массу» признают за народ. Масса не опасна желанному для многих бетанцев идеалу «народного единства», она не чревата возникновением разномыслия и сильной оппозиции, которая бы опиралась на другие классы и элиты. Масса состоит из неразличимых элементов, и это очень удобно, особенно когда настает пора реальной власти — вождю легко и просто отождествлять свою волю с интересами аморфной массы, из массы можно лепить единый колобок, массу можно перемешивать палкой как целое, а с отдельными ее представителями можно при том совсем не считаться. Тут уместно напомнить строчки из известного стихотворения А.К.Толстого, посвященные именно подобным бетанским по своему духу революционерам-нигилистам, расплодившимся в России в конце 19-го века (и по своей риторике, естественно, очень схожим и с М.Робеспьером, и с более поздними бетанскими большевиками): - «Феодал! - закричал на него патриот, - Знай, что только в народе спасенье!» Но Поток говорит: «Я ведь тоже народ, так за что ж для меня исключенье?» Но к нему патриот: «Ты народ, да не тот! Править Русью призва'н только черный народ! То по старой системе всяк равен, а по нашей лишь он полноправен!..»

По какому пути пошел бы ЛСИ-Робеспьер после 1794 года, если бы остался у власти и не был казнен? Очевидно, он пошел бы по тому самому пути «не монархии и не республики», который в 1792 году сам для себя обозначил как оптимальный, по пути превращения общества во взаимоотношения Вождя и Массы, пути, который много лет спустя был впервые в полной мере реализован российскими большевиками под руководством Ленина и Сталина. Пути «управляемой» или так называемой «народной» демократии, когда республиканское по названию устройство становится еще более циничным и самодержавным, чем монархическое, поскольку использует манипуляцию и ложь, опирается на инстинкты низов и полностью раздавливает образованные средние классы, - когда не остается даже надежды на либеральные перемены после смерти монарха и коронования доброго наследника, поскольку власть в такой «республике» переходит не по наследству, а по итогам конкурса людоедов. Именно за это социальное открытие, потенциально способное увековечить власть «заединщиков», российские большевики-бетанцы столь М.Робеспьера и превозносили, и любили, называли его именем улицы захваченных городов.

(В статье о Робеспьере использованы материалы сайтов http://to-name.ru/biography/maksimilian-robesper.htm ; http://www.c-cafe.ru/days/bio/7/007.php ; http://www.biogr.ru/biography/?id_rubric=10&id=1887 ; http://www.piplz.ru/page.php?id=1817 ; http://www.hrono.ru/biograf/robesper.html ; http://club14.ru/fr_people/politicians/robespierre/ ; http://citaty.su/kratkaya-biografiya-maksimelena-robespera/ ; http://pomnipro.ru/memorypage/biography/15749 ; http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%EE%E1%E5%F1%EF%FC%E5%F0,_%CC%E0%EA%F1%E8%EC%E8%EB%E8%E0%ED ; http://www.tonnel.ru/?l=gzl&uid=1017&op=bio )

Copyleft 2013 В.Л.Таланов

Возврат к оглавлению основных разделов: http://sociotoday.narod2.ru/index1.html